грош, чтобы на следующий год была возможность воспитать хоть кое-как, с грехом пополам, еще лишний десяток сеянцев, уничтожая иногда скрепя сердце ценные
экземпляры лишь потому, что нет свободного места для
других растений...»
Трудно приходилось Мичурину. Д о того трудно, что
иногда даже у этого твердокаменного человека опускались руки. «Годы ушли, и силы истощены», горько
замечал Мичурин. Но то были только минуты слабости.
Слабость рассеивалась, как дым, едва только Мичурин
вспоминал, что если опустишь руки, то русское садоводство и сельское хозяйство вообще «...не в состоянии
будут выдерживать конкуренции с привозным материалом из других стран, что, в свою очередь, неминуемо
повлечет за собой полное падение дела садоводства в
России...» Нет, с этим Мичурин не мог примириться.
— Стыдно считать, что все самое лучшее можно получать только из-за границы!.. — возмущенно говорил
Иван Владимирович тем, кто, забывая о национальной
гордости, готов был пресмыкаться перед заграницей. —
Не пристало русским людям надеяться, что «сорта нам
бог пошлет в лице иностранцев», не пристало нам в чем
бы то ни было «тащиться в хвосте у других наций», мы
«должны энергично и дружно взяться за улучшение нашего садоводства».
Отечественные сорта!
Мичурин показал, что в деле создания лучших сортов служить родине можно только выведением собственных, отечественных сортов, с первых дней своего
создания пронизанных, пропитанных родным климатом,
родной почвой, при их участии формировавшихся, к ним
приспособленных, родных русской природе.
Для Мичурина любовь к своей родине безраздельно
сплелась с любовью к выпестованным им растениям —
любовью к родным русским сортам. Он глубоко презирал тех, как он выражался, «дюндюков», которые разевают рот на все заморское, ожидая оттуда «какой-то
манны», в то время как лучшие отечественные сорта
у них из-под носа увозят за границу для пополнения
иностранных сортиментов.
Не из ложного самомнения, а совершенно трезво учи-
54
