ков всякой заграничной глупости для г. Рытова никакого
значения иметь не могут, не введут они в обман и других людей личного опыта, но кркой колоссальный вред
наносится подобными отношениями русским деятелям,
только начинающим дело, молодым садоводам, людям
еще неопытным, не могущим еще разобраться в оценке
трудов различных авторов в силу совершенного незнания их».
Так бичевал Мичурин любителей зарубежной лженауки, космополитов, поклонявшихся всему заграничному,
с барским пренебрежением игнорировавших чудесные
достижения передовых деятелей отечественной биологической науки.
Мичурин не уставал разоблачать ложность позиций
вейсманистов-менделистов. Не только в научных трудах,
но и в личной научной переписке он не устает мобилизовывать новые и новые факты, чтоб разъяснять всю неправильность и вредность вейсманистских воззрений.
Мичурин глубоко верил, что увлечение вейсманизмом —
это преходящий момент в истории, что дальнейшее
развитие естествознания пойдет по путям действительного
познания природы. Однако он тяжело переживал трагедию биологической науки, которую вейсманизвм увлекал
на путь заблуждений. Он воспринимал болезнь науки,
как свою личную боль, и был крайне озабочен тем, чтобы
«естественная правда в природе» скорее рассеяла туман «искусственного сплетения ошибочно понятых явлений». Огромной заботой о судьбах науки, горечью по поводу
ее заблуждений, глубокой верой в победу научной истины
звучат слова престарелого ученого, который на склоне
лет торжественно завещал естествоиспытателям: «...работы Менделя слишком рано сочли за всеобщий закон,
так как на деле он часто противоречит естественной
правде в природе, перед которой не устоит никакое
искусственное сплетение ошибочно понятых явлений.
Желалось бы, чтобы мыслящий беспристрастно наблюдатель остановился бы перед моим заключением и лично
проконтролировал бы правдизость настоящих выводов,
они являются как основа, которую мы завещаем естествоиспытателям грядущих веков и тысячелетий».
48
