людей, которые уважали её. Отовсюду её гна
ли: с фабрик, с заводов, из домов, с любой рабо
ты. Вместо одежды, на ней висели жалкие отрепья.
И сама она до того была худа, что едва передви
гала ноги. Только глаза
у
' неё горели яростным
огнём, это-то больше всего и пугало людей. Ей
нельзя было появиться на главных улицах. Чистая
публика шарахалась от неё и начинала ворчать:
— Зачем пускают сюда эту рвань? Чтобы ко
шельки таскала из наших карманов? Да она и
заразить может нас какой-нибудь пакостной бо
лезнью...
Сейчас же городовые хватали её за шиворот и
прогоняли с главной улицы. Если же она сопро
тивлялась, то сажали её в клоповник. Но её ничем
нельзя было запугать. Она не боялась людям го
ворить обличительные слова. З а это её сажали в
тюрьму, ссылали на каторгу. А она опять появля
лась среди людей. На свете не было таких оков,
которые могли бы сломить её упрямство.
И вот на широкой улице столкнулись лицом к
лицу Правда и Кривда. Разговорились. Кривда в
этот день была в барышах, — значит, весёлая.
— Всё бедствуешь? *— спросила она Правду и
усмехнулась.
— Да, такая уж моя участь. Д о поры до вре
мени я ещё много должна буду перенести всяких
мучений.
И в свой черёд спросила Правда:
—‘ А ты, как видно, всё богатеешь? Всё народ
обираешь?
Кривда расхохоталась:
— Пока на свете водятся дураки, я, слава тебе,
господи, живу хорошо. Пойдём со мною — угощу
в самом богатом ресторане. Кстати, поучишься от
меня, как нужно жить на свете. И тогда началь
ство будет тебя уважать, а попы благословлять.
91
