Я душу и грозитъ мнѣ адъ.
Ужъ цѣпи адовы гремятъ
И красный жупелъ предо мной
Клокочетъ и течетъ рѣкой,
И вслески вѣчнаго огня
Какъ-будто брызжутъ на меня.
Кто я? постриженный чернецъ,
Клятвопреступникъ и бѣглецъ.
Прощай, Афонъ! прости ,Афонъ!'1
Такъ плачется Кириллъ.
Вотъ онъ
На взморье къ вечеру пришелъ —
Пустыннымъ берегъ онъ нашелъ
И смотритъ: красенъ небосклонъ
И солнца заходящій ликъ
Изъ сизой тучи, какъ языкъ
Горящій. Сизая волна
Какъ-бы огнемъ окроплена.
Вдали, чернѣя, рифъ лежитъ,
Онъ массу пѣны шевелитъ,
И сотни бѣлыхъ птицъ надъ ней,
Какъ рой встревоженныхъ тѣней,
Колеблятъ крылья. Чаекъ крикъ
Далекъ, пронзителенъ и дикъ;
Заря блеститъ на ихъ крылахъ.
И мрачно вдаль глядитъ монахъ.
Его лицо озарено —
Зарею свѣтится оно,
А за спиною на отвѣсъ
Скалы упала тѣнь; какъ бѣсъ,
Надъ нимъ нагнулась и стоитъ
— 159 —
