хмурится небо и море, точно недовольные друг другом. Но всюду идет работа, чинит жизнь. Громыхают
паровозы, передвигая составы к колоссальным плок-
гаузйМ и обратно, резко лязгают лебедки, нагружая
или опустошая корабли, стучат молоты, вызывая звон
железа, свистят катера, гудят большие пароходы, точ-
но перекликаясь между собою. Все звуки, сливаясь,
носятся над гаванью одной энергичной песнью труда.
Пахнет нефтью, дымом каменного угля, перегаром машинного масла, южными фруктами.
Точно по узким переулкам, пробираемся мы среди
тысячи кораблей, больших и малых, паровых и парусных, всевозможных конструкций,
пестреющих разноцветными флагами всех наций, пока не выходим на
большую дорогу. У меня сюка одно желание—это выбраться скорее в море, чтобы не видеть больше этого
города, словно ядом отравившего мое сердце.
—Хорош наш „ Нептун “ , нечего сказать,—говорит
один из кучки матросов.
—Внук Ноева ковчега,— отвечает другой.
Все смеются.
На минуту мое внимание задерживает матрос, подметающий палубу. Я с ним уже знаком—это Джим
Гаррисон, нанявшийся вместе
с
нами на судно, человек старый, изломанный, с морщинистым лицом, заросшим колючим, как жниво, волосом. Только из под
густых бровей, поблескивая, молодо смотрят ястребиные глаза. Ему не хватает лишь несколько месяцев
до пятидесяти лет, проведенных им на/морской службе. Дорогой, идя вместе с нами на „Нептун1, он сокрушался.
— Боюсь, что признают неспособным,.. Чертовски
116
