доскам которого сиротливо приник маленький лепесток
белой бумажной розы. Она и сейчас, предельно четкая,
встает перед глазами — эта невыносимо тяжелая карти
на. И сейчас ледяной глыбой давит на сердце. Матери,
родной, заботливой, ласковой матери уже нет и не бу
дет никогда. Никогда... Какое холодное это слово... И
уже не вернуть, не поправить ничего... Ничего...
Закрыв глаза, Прасковья Сергеевна мысленно виде
ла,, как, утопая ногами в глубоком снегу, бредет за селом
похоронная процессия, как плачут и причитают сестры,
а маленькие глупыши-племянники шмыгают носами и
смотрят на все любопытными глазенками... Вот гроб
опускают в могилу. Сухой снег ручейками бежит на его
крышку. Снегу много, он сыплется, сыплется... Холодно...
— Горе горюй, а дело делай,—сказала мать, умирая...
Когда родные вернулись с кладбища и сели за печаль
ные поминки, Прасковья Сергеевна не выдержала. На
кинув пальто, она выскочила на улицу. Она снова бежа
ла к кладбищу, увязая в сугробах, хватала широко рас
крытым ртом воздух и не чувствовала ни ветра, ни сту
жи...
Свежий могильный холмик заносило снегом. Он на
глазах становился все белее и белее.
— Мама!..- Как же я одна-то?!
Ветер подхватил и унес в поле ее крик. Оц кружил
ся, насвистывал тоненько-тоненько, уныло-уныло. И ти
хо, чуть слышно, как будто в грустной похоронной песне
ветра, как будто в осторожном шуршании снега, снова
прощальным приветом прозвучало:
— Горе горюй, а дело делай...
А ведь когда-то была молодой и бодрой крестьянская
женщина Прасковья Михайловна Тарасова. Ее не тяго
тила работа. Восьмерых детей вырастили и поставили
на ноги ее заботливые руки. Ласковая была мама, для
всех находила и теплое словечко, к сладкий кусочек.
Пашу она любила больше всех. Видно, за то, что скром
ная и работящая вырастала девушка.
Уже тогда Паша Тарасова славилась в колхозе как
лучшая телятница. На ферме со своими ласковыми пи
томцами она забывала все невзгоды, печали. Она могла
часами возиться с телятами, чистить их, мыть, поить,
снова чистить.
113
