подводники
41
Голос у Полины сухой, как осенняя полынь,
Я понял лишь одно, что между нами все кончено.
Счастье провалилось в черную яму. Кто ее выкопал?
В замутившейся голове нет ответа.
На комоде скучно тикает будильник. Весь пол в раз
бросанных лоскутах. На столе — швейная машина, утюг,
куски разрезанной материи. И вдруг — откуда он взялся?
Передо мною, у противоположной стены, стоит страшно
знакомый матрос: крупный и взъерошенный; весь вытя
нулся, точно на адмиральском смотру; на безусом, как
у актера, лице движутся скулы; желтые глаза округлились;
в одной руке — крепко сжатая фуражка, и я никак не могу
прочитать на ней золотую надпись.
Зарябило в глазах.
Перевожу взгляд на Полину. Испуг и тревога у нее.
на лице. Опять смотрю в сторону противоположной стены.
И
только теперь замечаю большое трюмо, а в нем—мое
отражение.
— Прощай, Полина, наве*?да I
И, уже в дверях, дрогнувший голос толкнул в сердце:
— Подожди, Сеня!.. Вернись...
Я послушался.
На мою грудь падает темно-русая головка. Отчая
ние, скорбь, признание, жалобы на безотрадное одино
чество вырываются вместе с рыданиями. Мне всегда
больно смотреть на женские слезы, в них есть что-то
детское, беспомощное. Я клянусь, утешаю, целую милое
лицо, соленое, как море...
Долго бушевал шквал душевного надрыва. Стало
тихо. Ясным небом засияла душа.
Передо мною, как два маяка с синими огнями, мер
цают глаза, В них — призыв земли, в них — радость
солнца.
