2 3 1
И я бы, чай,
Скучалъ на этомъ пьедесталѣ...
— Дѣдушка, куда ты? хотѣлъ я сказать, раскрылъ глаза
и, словно испуганный, поднялъ голову. Шляпа моя скати
лась подъ скамейку; но я долго не поднималъ ее, долго не
сводилъ глазъ моихъ съ лица монументальнаго дѣдушки.
Монументъ, какъ монументъ!.. Нельзя было даже вообразить
себѣ, чтобъ Этотъ бронзовый, серьезный старикъ—могъ хоть
одну минуту говорить, мыслить и чувствовать
Утро во всемъ блескѣ сіяло, и моихъ ночныхъ галлюци
націй, такъ же какъ и ночныхъ тумановъ, слѣдъ простылъ.
Но я былъ еще подъ ихъ вліяніемъ. Лихорадочное чувство,
какъ мурашки, ползало по спинѣ моей; мысли путались,
мучила жажда, хотѣлось домой.
Казалось, вчерашней страсти не было и въ поминѣ: отъ
нея оставалась на душѣ только какая-то горечь, какъ на
языкѣ послѣ неудобоваримаго ужина. Разсказы дѣдушки
не уложились еще въ головѣ моей, бродили какъ-то безпо
рядочно, въ отрывкахъ, и я не скоро могъ настолько, при
помнить ихъ, чтобъ записать.
Желая согрѣться, я всталъ и пошелъ направо. Ворота
еще были заперты. Сторожа меня замѣтили, я завернулся
въ пледъ и повернулъ налѣво.
Гдѣ-то, надъ вершинами сада, каркалъ воронъ, чиликали
