прямо залюбуешься! Улыбнется земляничными губами,
вроде как солнышко глянет из- за леса. А голос-то
какой? Свирель! Как начнет говорить, точно серебрянкой лентой обвивает тебе сердце. И вся-то она нежная, душистая да радостная, как росистые луга весною..,
— Эх, шут возьми! —удивляется часовой.—Да откуда ты такую подцепил?
— Сама нашла меня и привела к себе в дом. Не
дом, а графские хоромы. Одна комната богаче другой.
Картины, зеркала ковры, вазы. Да всей роскоши и не
перечесть. „Знаете, говорит, почему вы мне так нравитесь? Это вот почему"... И показывает мне портрет.
Гляжу и глазам не верю. Портрет этот точно с меня
снят. Вылитый я, только форма другая—итальянского офицера. Оказывается это муж ее, лейтенант. Он
где-то в море утонул...
— Да ну!
Вот чудеса!—восклицая,
не перестает
изумляться часовой.
Петрован, приложившись к бутылке с ромом, фантазирует дальше:
— То-то и есть, чТи чудеса! А чтобы еще больше
я стал похож на ее мужа, она взяла да и нарядила
меня в его мундир. Потом смотрит на меня и говорит: „Луидже, мой Луидже. Ты, ведь, с дальних морей
вернулся, не правді-ли“?.. А у самой щеки зарей полыхают и глаза лучатся, как два черных бриллианта.
Целует меня в лоб, а мне свою шею подставляет,
такую, знаешь-ли, тонкую и круглую, точно на токарном станке отточенную. Так полагается по благородному. После этого угощение пошло. Язства все сахарные да на серебрянных блюдах. А вина разные какие?
Опрокинешь ла.ѵпадочку и так тебе приятно станет,
14
