Командир прощал Подперечицыну все его недо
статки и обходился с ним даже ласково. Я, ко
нечно, понимаю, — такой офицер не мог отбить у
него жены.
Меня удивлял Подперечицын своей вялостььо и
равнодушием к судну. Казалось, ничто не могло
его взволновать. Возникни пожар в бомбовом по
гребе или в крюйт-камере, — он всё равно не
перестанет зевать. Но нет н^- свете такого челове
ка, который бы ничем не увлекался. И этот лей
тенант очень любил пение. Офицеры говорят, что
при высочайшем дворе он был регентом и управ
лял хором. Всё у него ладно было, но внешность
его портила
ему карьеру. Главное, знатным
дамам он не понравился. Уволили его и послали
в плавание. Как только попал он на наш бронено
сец, сейчас ж е начал испытывать голоса матросов.
Всю команду перебрал. Целый месяц он с этим
делом возился и сколотил хор человек в сорок.
Я тоже был зачислен в его хор. Когда он с нами
занимается, откуда только у него берётся такая
бодрость. Заставляет всех изучать ноты, волнует
ся и готов проводить сѣевки круглые сутки. И уж
тут ни разу не зевнёт. Словом, у нас теперь такой
Хор, какого нет ни на одном корабле всего флота.
В праздник, во время обедни, стоит толык#
Подперечицыну взять камертон в руки, как сразу
он весь преображается. Для него ничего нет важ
нее на свете, кроме хора. А как он сам поёт!
У него высокий и нежный тенор. Слушать его —
душа тает. Если не смотреть на эту ожиревшую
семипудовую тушу, то можно подумать — это ан
гел спорхнул с неба на землю и заливается слад
чайшим голосом. Запой он так весной в лесу, все
птицы, кажется, замолчат и только будут слушать
лейтенанта. Очень мне нравится, когда у нас ис
полняют «Иж е херувимы». Басы, баритоны, тенора
133
