подводники
89
— А ты что — купил Полину?
— Не купил, н о ...
— Зачем же пристаешь к ней, как банный лист? Пре*
доставь ей распорядиться собою...
Меня взорвало его холодное спокойствие.
— А ну тебя к чорту! Ты со своими книгами засох,
как вяленый лещ.
С горечью в душе иду к Полине. Хочется, чтобы она
встретила меня попрежнему, — с той зовущей улыбкой,
от которой становится жарко в груди.
Комната пуста. На комоде бесстрастно отбивает время
будильник. Со стены остро смотрит на меня усатое
лицо. Это тот, чьи кости гниют в сырой земле. Я отво
рачиваюсь. Через запыленные стекла окна часто загля
дываю на улицу, — нет ее, не идет. Медленно опускается
вечер над больным городом. Скучно. Стою у окна и
потихоньку насвистываю. Что же мне делать еще? И
сам не заметил, как своим носом, думая совершенно
о другом, нарисовал на пыльном стекле: „Аллилуия".
А когда прочитал, то сам испугался: что за чепуха тво
рится у меня в мозгу? Откуда, из каких тайников души
всплыло это слово? И почему я его написал именно носом?
Шагаю по комнате, безрадостный и потухший.
Полина явилась около полуночи.
— Это кто здесь? — пугливо спрашивает она.
— Кто же другой, кроме меня?
— Ах, как я испугалась!
Торопливо зажигает лампу, а у самой дрожат руки.
Рассказывает, что у двоюродной сестры была, и жа
луется на головную боль. Вид у нее помятый, усталый,
под глазами синие круги. От моего присутствия уже не
загорается, как раньше. Смотрит таким скучным взгля
дом, от которого, кажется, скиснет парное молоко.
