*► .
229
Я свернулъ, невольно заживо задѣтый
Свѣжими вѣстями; и дуракъ отпѣтый
Могъ меня дурачить, такъ что сердце билось,
Хвостъ вилялъ и даже — ухо шевелилось!
Ночь была глухая, и, не суя носа
Въ эту ночь/скорбѣлъ я о судьбѣ Барбоса.
«Гдѣ ты легковѣрный другъ мой, жертва злости?!
Гдѣ? въ какой пустынѣ ты посѣялъ кости!..
Муза! отчего ты мнѣ о немъ не пѣла—
II не говорила, словно онѣмѣла?—■
Иль мое больное сердце ты щадила,
Или къ испытанью меня присудила?..
Ночь была глухая (ночь, когда зайчонка
Съѣвъ, въ далекомъ полѣ ночевалъ Трезвонка),
Вдругъ, изъ псарни, въ темный уголъ мой пробрался
Нашъ посолъ Орелка... съ вечера шептался
Оцъ съ Діанкой, съ Марсозлъ, съ Берфой, съ Водолазомъ—
Магомъ, и признаться, издали казался
Мнѣ какимъ-то сѣрымъ бурсакомъ, пролазомъ,
Писаремъ, который лѣзетъ въ дипломаты;
Но когда добрался до моей онъ хаты,
Озаренный блескомъ своего успѣха,
Я воскликнулъ: — баста! къ чорту всѣ сомнѣнья!
Если разрѣшила всѣ недоумѣнья
к
