и ахнули, когда перед нами открылись каменные скалы. Предстояла неминуемая гибель. А буря была мерзкая и так рвала, выла, точно облопалась спиртом.
Казалось, не мы подвигались к скалам, а оне неслись
на нас. Никогда мне этого не забыть...
Джим старчески кашляет, а потом, покуривая свою
носогрейку, неторопливо продолжает:
— Вдруг до меня донесся детский плач. Прислушался к реву бури. Меня ужас взял. Я разобрал ясно
голос своей дочери, четырехлетней девочки, от индуски с острова Цейлона. Перед этим я ей только что
послал письмо и десять шиллингов. Заметался я по-
кораблю, как сумашедший, а голос ее все был слышнее—плачет, зовет меня. Наконец сообразил: если .слышу голос не мертвеца, а живого человека, то, значит,
буду жив. Вооружился спасительным кругом. А скалы
все надвигались. Прошло еще несколько минут... Р а з дался треск. Корабль разлетелся вдребезги, Я не помню, как вылетел за борт. К счастью, попал в узкий
пролет между двумя скалами, а там меня выбросило
волнами на берег. Из тридцати человек нас спаслось
только четверо...
— А сколько вы, Джим, перед крушением опорожнили бутылок?—иронически улыбаясь,
спрашивает
Шелло. — Скол ько -бы я не опорожнил бутылок, но таким
безмозглым, как вы, никогда не был,— ворчит старик.
— Да, мозгу немного нужно там, где человек звонит языком, точно рынду отбивает,— невозмутимо отвечает Шелло.
Они так часто спорят, доходя иногда до ругани, но
это им не мешает дружить между собою.
127
I
