подводники
107
города и села, топчут поля, уничтожают богатства,
созданные с таким трудом. И этот мировой разбой не
только оправдывается, но всячески поощряется челове
ческими законами. Мало того, в это кровавое преступле
ние притягивают и самого бога. И та и другая из вою
ющих сторон обращается к нему с молитвами, с прось
бой о помощи. Стараются задобрить его — жгут перед
ним свечи, курят фимиамом, жертвуют деньгами, льстят
словами, рабски бьют челом. Чем такой бог отличается
от бессовестного чиновника, промышляющего взятками?
Кто больше даст, за того он и будет стоять. А если тво
рец жизни— иной, то почему он не возмутится против
такой извращенности людей? Почему он не зарычит
всеми громами, чтобы от страшного гнева его содрогну
лась вся земля?
Молчит небо, опустошенное войной, молчит. И не
я один, а миллионы людей уже отвернулись от него
и крепко натужились в тяжких думах...
Я вздрогнул: в гавани жалобно завыла сирена точно
собака, защемленная подворотней.
В носовое отделение „Мурены" вошел Зобов.
— Вот хорошо, что я застал тебя одного. Мне нужно
поговорить с тобой.
— Ладно.
— Вот что, Власов, — брось за юбками волочиться.
— А что?
— Время теперь не такое. Видишь, как гибнут люди?
Погибнем и мы. А во’ имя чего?
— Да, дорогой друг, вижу, все вижу. Вся земля —
в черных тучах тоски, размывается дождями [слез и
крови. Поэтому и в моей груди — не сердце, а кусок
раскаленного шлака. Но что можем мы с тобой сде
лать?
