шивает свою подругу;
вступает
в разговор
старик,,
приблизившись к ним. И опять только два слова понятны для Петрована— „русь" и „сеньор".
Но соперник, выслушав их, смотрит на
русского моряка уже
добродушно, с веселой улыбкой.
Петрован, крепко выругавшись, уходит
неровной'
походкой, то ускоряя, то замедляя шаги, словно
под
ним зыбится земля. Сдвинулись с места громады гор
и куда-то плывут, что-то очень важное нужно решить
ему,
но мозг в голове будто перевернулся—трудно
соображать. Идет, сам не зная, куда и зачем, неожиданно придавленный тяжелыми лапами тоски, и у стало, как-бы оправдываясь перед самим собою, говорит;
— Ну, что-ж? Не понял ее?.. Вот и промазал...
Остановившись, смотрит на то место рейда, где н аходился крейсер „Богатырь",— там стоит
какой-то
английский корабль.
Рулевой, вздохнув, грустно улыбается и снова продолжает свой путь, унося
в
сердце, как острую зано зу, неудовлетворенную жажду любви.
— Ладно .. не пропадем...— утешается он, прислушиваясь к своему голосу, странно чужому.
Он крепко стиснул зубы.
Сияет южное небо, низвергая ливень света; зеленые
и цветами сочится пахучая земля Аппенин,
фиолетовыми волнами зыбятся деление громады горы, огнистым
инеем горит лазурь моря; все—в ярком блеске,
всюду— переливная игра радостных красок, но для
оглушенной души моряка
все
это стало скучным и
ненужным.
Петровану нестерпимо захотелось спать. 1921 г.
2®
