мысль, что она работница, а не уличная женщина.
Это еще больше приводит его в восторг и, чувствуя
неудержимый порыв в груди, восклицает:
— Сеньора! Какая ты милая! Ты сияешь, как это
море! Если-бы только ты открыла для меня люк своего сердца, я сгорел бы от счастья...
Кроме слов-„русь“ к „сеньора, Петрован не м о жет понять говора итальянки, веселого, как звон бубенцов, но чувствует, что и она про любовь отвечает ему.
Гуляют по улицам. Знойно.
Из бедного квартала
с узкими грязными переулочками выходят в более
богатую часть города. Здесь, не смотря на огромнейшие
дома,— просторнее и светлее. Горят зеркальные
стекла окон и витрин, красочно переливают магазины.
По раскаленным тротуарам,
встречаясь и обгоняя
друг-друга, живыми потоками движутся люди, пестрея
нарядами своих платьев, зонтиков, шляп. Среди грохота повозок, гула трамваев,
предупредительных гудков автомобилей, слышен оживленный говор, веселый
смех; из некоторых ресторанов,
возбуждая публику,
льются звуки струнных оркестров. Кажется, что большой город, немного захмелев, разноголосо поет гимн
щедрому солнцу, голубому небу, хрустальным далям,
кудряво-волнистым горам и ласковому морю.— гимн не
складный, но своеобразный и по своему увлекающий.
Несколько раз Петрован пытается затащить итальянку в ресторан,—
— Зайдем, сеньора, уважу чем-нибудь.
А она только сердится на это, отрицательно качая
головой и что-то рассказывая, все увлекает его дальше
в одну сторону,—мимо просторных палаццо, где з а
7
