ловек, из одного с ним уезда, а вскоре послышался
знакомый голос минного машиниста Семэшкина:
— Не спит он, бабий-то идолопоклонник?
— Нет!—обрадовавшись, отвечает Петрозан, высовывая голову в отверстие горловины.
— Когда-нибудь накажет тебя Бог за все твои похождения.
— Бог не старший офицер: он, я слышал, старик
добрый.
Хитрое лицо Семашкина улыбается, лукаво щуря
глаза. — Я тебе принес кое что. Позабавься.
И опоражнивает карманы от закусок, а из-за пазухи
вытаскивает бутылку рому, приобретенного им у бата-
лерского юнги.
— Скорее уходи, пока никого нет,—насторожившись, предупреждает часовой, молодой и глуповытый
волгарь.
Петрован снова остается только с часовым. Попеременно прикладываются к горлышку бутылки, со вкусом потягивая ром, и аппетитно закусывают колбасой,
пирожками с рыбной начинкой, апельсинами. Обоим
становятся веселее.
— Я-бы за такую женщину на только сутки, а готов год просидеть в этом окаянном помещении,— на половину выснувшись из канатного ящика, говорит Петрован, блаженно улыбаясь.
— Хороша, значит? -спрашивает часовой, продолжая стоять на палубе и глядя снизу вверх на арестованного.
— Говорю—первая красавица во всей Италии. Что
лицо, что глаза, что стан—в;е у нее так складно, ну
13
