Он прошёлся вдоль фронта, строго посмотрел
каждому в лицо и заговорил:
— Надрызгались вчера, да? Меры не знаете, да?
Можно с такой швалью управлять кораблём, да?
Накануне, по случаю своих именин, он сам всю
ночь пил в кают-компании. Пьяницы молчали.
Они хорошо знали, что з а этим последует, и не
ошиблись. Старший офицер зашёл с правого флан
га и начал всех подряд награждать пощёчинами:
то с правой, то с левой руки. Каждый матрос по
два удара получил. По-настоящему, хлёстко бил.
Казалось, что таким манером он свои мускулы
развивает. Только один матрос был обойдён. Уж
очень у него усы были красивые: чёрные, как во
роново крыло, и так лихо расстилались по его
курносому лицу, что у начальника рука не подня
лась на такого молодца. Остальные матросы все
получили свою порцию. Старший офицер выпол
нил своё дело и распорядился:
— Вахтенный! Передай боцману Кудинову, что
бы он поставил их на работу. Одни пусть медяш
ку надраивают, другие ржавчину отбивают с
якорного каната.
Потом вызвал баталёра и приказал ему:
— Выдать им всем по' чарке водки за мой
счет.
Обидно мне было, что наша команда в ино
странных портах так конфузит русский флот. Стал
я ^придумывать меры против этого. Сначала нуж
но было избавиться от штрафных и всякой шва
ли. Человек пятнадцать у нас было неисправимых.
Сами они ничего не делали и других развращали.
И в особенности один и з них этим отличался —
матрос Луконин. Он прослужил двенадцать лет,
а ему ещё осталось дослуживать пять. Что это
значит? Десять лет с перерывами он провёл в
дисциплинарных батальонах. А это не засчиты-
