лицом. Он согнулся, с’ежился, словно стараясь
быть незаметным. Тяжело ему было на службе.
Выросший в деревне, не видавший никогда города, он совершенно растерялся, попав в чуждую ему
обстановку. Военное искусство давалось ему с невероятным трудом. В особенности он никак не мог
усвоить словесности, которая для него, неграмотного, была какой-то непостижимой мудростью. Не
проходило ни одного дня, чтобы он не подвергался за нее жестокому наказанию. И запуганный, за-
дерганнный, забитый, он иногда производил впечатление какого-то идиота.
У нас с ним был один шкаф, разделявший в
заднем ряду наши койки, вместе мы пили чай, вместе ели те закуски, какие приходилось иногда покупать в лавках. По вечерам, беседуя с ним, я подбадривал его, помогал ему разобраться в уставе,
заступался за него, когда начинали смеяться над
ним другие новобранцы. Он относился ко мне с
большой любовью.
Пришел, наконец, инструктор Храпов. Сухой, но
широкоплечий и жилистый, он обладал большой
физической силой. Это был один из стрелков, которые, пройдя армейскую школу, считаются лучшими специалистами по строевому учению. Он
с важно-надутым видом уселся против нас на стуле. На лице, усеянном веснушками, замечалась самоуверенность, большие усы ощетинились.
На этот раз он особенно казался злым. Дело в
том, что утром, понадеявшись друг на друга, ни-
—
130
—
