Покидая липу, вся въ пыли цвѣточной,
Такъ и льнетъ къ жасмину бѣлизны молочной;
Шмель, бичуя воздухъ, знойный и душистый,
И, кружась надъ моремъ нивы золотистой,
Пропадаетъ въ блескѣ солнца, какъ пылинка;
Въ дни, когда для мошки каждая былинка
Получаетъ соки, сладость и значенье,
И она вкушаетъ тѣ же наслажденья,—-
•Стало-быть въ Петровки, около полудня,
Мой герой, кузнечикъ, понаѣвшись студня,
To-есть за обѣдомъ, начинивъ желудокъ,
Вышелъ насладиться видомъ незабудокъ
И, вдыхая запахъ алаго горошка,
Легъ, прищуря глазки,—и мечталъ немножко.
Много пролетало мимо насѣкомыхъ, —
Осъ, шмелей еердитыхъ—трубачей знакомыхъ,—
Съ разными вѣстями... Ни къ кому съ вопросомъ
Онъ не обратился. Все, что передъ носомъ
У него вертѣлось, ползало, жужжало —
Было чуждо сердцу—и не занимало...
Моему герою-вѣрно бы вздремнулось,
Какъ и вамъ, читатель, если-бъ не взгрустнулось.
Вдругъ надъ нимъ порхнуло чудное видѣнье,
Бабочка—такая, что мое почтенье!
