— Копошись, окаянное пйемя!—хрипел он на матросов, грозясь кулаком—Гони работу, чтобы всем
чертям на зависть стало...
Матросы, работая, отзывались о нем промеж себя:
— На кондуктора выслуживается, шкура проклятая...
— Говорят, с главным дьяволом покумился...
Всем тут доставалось от боцмана. Только не трогал он одного Зудина, стараясь не замечать его, боясь
с ним встретиться. А тот, кое-как, с грехом пополам,
выполняя свои обязанности/ не принимал никакого
участия в той суматохе, какая происходила на корабле, и больше всего сидел в носовом отделении, Низко
склонив голову, огромный и нескладный, как статуя
каменного века. Изредка он выходил к фитилю, где
молча курил свою „самокрутку" и мрачно глядел куда-то. мимо людей. А если иногда случалось, что он
уставится на кого из матросов, то никто не выдерживал его Бзгляда, долгого и упорного, вставал и, уходя,
заявлял: — Чтоб тебе провалиться на этом месте... Наградит же ведь Господь-Бог такими глазенапами...
Однажды темной ночью, осторожно шагая, подгибаясь под подвешенные парусиновые койки, Зудин долго ходил по жилой палубе, чуть освещенной электрическими лампочками, оглядывался по сторонам, точно
кого то разыскивая.
— Ты что ходишь?—спрашивали его матросы.
Он не отвечал, продолжая ходить, как лунатик,
Своим поведением, мрачным видом, внушавшим людям непонятный страх, своею постоянной замкнутостью
скрывавшей его прошлое, он заинтриговывал матросов,
возбуждая у них интерес к себе. О нем спорили, га-
24
