1 9 8
Итакъ, надежда литературнымъ трудомъ добиться въ
жизни кое-какого благосостоянія — навсегда для меня по
гибла. Какое же такое есть на свѣтѣ дѣло, которое каза
лось бы мнѣ самому серьезнымъ, и, въ то же время, не
только могло бы быть по мѣрѣ моихъ силъ и способностей,
но и могло бы удовлетворять меня, мой умъ, мою совѣсть—
и, наконецъ, хоть немножко польстить моему самолюбію? Сто
ляръ меня не приметъ, башмачникъ не приметъ, кузнецъ не
приметъ, не потому, что я ретроградъ или. либералъ, а по
тому, что я не въ столярной, не въ башмачной и не
въ кузницѣ — а въ университетѣ получилъ свое обра
зованіе.
Я опять началъ вѣтреничать, и въ искусствѣ на ули
цахъ волочиться за юными незнакомками достигъ такого
совершенства, что — мое почтеніе! Но я ни себя, ни дру
гихъ не хотѣлъ серьезно обманывать, и вотъ почему моя
вѣтреность ни къ чему меня не привела...
Виноватъ, она привела меня къ тому, что разъ, въ концѣ
августа, всю ночь напролетъ — одинъ-одинёшенекъ провелъ
я, — гдѣ бы вы думали? въ Лѣтнемъ саду на скамеечкѣ.
Не стану описывать вамъ моей послѣдней встрѣчи, по
слѣдней, самой безумной любви моей. Со мной кокетни
чали— и я вѣрилъ. Мнѣ назначили свиданіе въ Лѣтнемъ
саду въ
9
часовъ вечера, — и въ этомъ саду, исходивши
его вдоль и поперекъ, я не нашелъ моей красавицы, сѣлъ
