200
точно на воздухѣ, иныя не были видны до самыхъ верху
шекъ, и эти верхушки казались мнѣ темными островами,
поросшими невысокимъ кустарникомъ. Не знаю, былъ ли
на небѣ мѣсяцъ; но лунный свѣтъ явно во всемъ прини
малъ таинственное участіе, и нѣтъ сомнѣнія, даже мозгъ
мой настраивалъ на то, чтобъ я во всемъ видѣлъ что-то
фантастическое, моимъ разсудкомъ ни на одну минуту не
допускаемое. Монументъ Крылова чернѣлъ передо мной ка
кою-то массой безъ рукъ, безъ ногъ, съ чѣмъ-то круглымъ
вмѣсто головы,—и я, волей-неволей, раскрывая глаза, гля
дѣлъ на его очертанія.
— Ишь, сидитъ! хорошо ему тутъ! думалъ я, и, каза
лось, былъ золъ въ эту минуту не на
нее,
и не на себя,
а на дѣдушку Крылова за то, что отъ его такого близкаго
сосѣдства мнѣ ничуть не теплѣе, не веселѣе, не мягче и
не удобнѣе.—Ему все равно—все равно, продолжалъ я ду
мать, какъ велики мои потребности, сколько я получаю жа
лованья, и насколько при этомъ моя откровенность губитъ
мои сердечныя отношенія.
Легкая дремота стала одолѣвать меня, я какъ можно
крѣпче надвинулъ на лобъ свою неловкую шляпу, закрылъ
глаза и забылся, погруженный въ созерцаніе своего безвы
ходнаго и грустнаго одиночества, — (не въ Лѣтнемъ саду
и не въ ату ночь, а во всемъ городѣ съ его полумилліон
нымъ населеніемъ)... Вдругъ подулъ легкій вѣтерокъ,—скрип-
