— Врешь! Хвалился из Зудина акробата сделать,
а cat* боишься его, да?
— Ваше высокоблагородие, будь он с натуральной
головой—я бы его проучил...т-признался, наконец,
боцман в своем бессилии.
— Просто ты ни к чорту не годишься! В матросы
разжалую! Пошел вон, болван!
Боцман вышел из каюты растерянный, весь красный. — Что, Трифон Степанович, али в бане попарились?—смеясь спрашивали его матросы.
Матросы, бывшие рабы, которым он плевал в лицо,
которых он обижал и оскорблял, как только могла
придумать его злостная фантазия, становились Есе смелее, наглели, стараясь уколоть его при всяком случае.
И чудно было видеть, как боцман из грозного повелителя, пред которым трепетала вся команда, боясь одного лишь взгляда его, теперь превращался в смешного и жалкого человека, беспомощно хватающегося за
голову, в полное ничтожество.
Страх перед загадочным матросом, точно перед чудовищем, поселившимся в носовом отделении и неизвестно что замышляющим, заразил всех квартирмейстеров, боцманматов и, разростаясь, перекинулся в кают-
компанию. Шалого начали боятся и все офицеры, избегая встречи с ним, стараюсь обходить его, боялся
его и сам старший офицер Филатов, но никто не хотел в этом признаться. Каждый из них в душе знал,
что на корабле должно произойти что-то ужасное, кошмарное. Положение становилось тягостным.
Филатов, потеряв, наконец, терпение, начал просить
34
