ми. цветами; жирные пятна нефти, зажженные солнцем. Ха-ха...
Злорадствуя, я все больше и больше унижаю
свою мечту, топчу ее в грязь.
Меня вдруг
охватывают судороги смеха. Только присутствие
других матросов, несущих вахту вместе со мною,
сдерживают меня от громкого хохота. Я отрезвляюсь.
Вдоль противоположного борта, заложив руки
за спину, прохаживается всегда солидный Шелло;
всхрапывает, перегнувшись животом через бухту
троса, японец Киманодзи; около грот-мачты, привалившись к ней спйною, сидит Блекман, тихо
напевая на восточный мотив песню, а рядом с
ним, положив голову на его колени, лежит старый Джим. В рубке, слабо освещенной фонарем,
стоят двое рулевых; когда они, изгибаясь, поворачивают огромнейший штурвал, вдоль бортов
ржаво гремят железные штур-троссы, приводящие
в движение руль. По мостику, с одного края на
другой, медленно передвигается небольшая фигура
помощника капитана.
С минуту я любуюсь тем, как волны, диагоналями расходясь от судна, острым фор-штевнем
режущего повороненную поверхность моря, сверкают фосфорическим светом, словно рассыпая
сине-зеленые искры.
В тайниках души моей уже шевелится другая
мысль, до крайности мне неприятная, становится
50
