л и шн и й
107
широкий коник. Вдоль задней лавки висят две зыбки.
Над одной из них склонилась жена Савоськи: она тощею
грудью кормит ребенка. Старшая невестка, пожилая
с желтым, измученным лицом, прядет на лавке куделю.
На полу громко возятся ребятишки. Тесно, грязно и
душно в избе.
Трифон, войдя в избу, остановился у порога,«глубоко
вздохнул и, покачав головою, заговорил:
— Да, вот оно как...
Его обступили бабы и ребятишки, беспокойно загля
дывая ему в лицо.
— Сказывай скорее, што такое? — скривив голову
спрашивает Савоська.
— Старшина бумагу прочитал... Д а ... Гаврюху
убили...
■— УбилиІ — как эхо, повторила Фроська, беспомощно
опускаясь около стола на лавку. В груди у нее что-то
остро перевернулось. С минуту она сидит неподвижно,
с помертвевшим лицом, вопросительно приподняв брови
и раскрыв рот, точно кто ударил ее обухом по голове.
Потом начинает бормотать, как полоумная, и, дрожа всем
телом, заливается горячими слезами.
Изба наполняется плачем баб и ребятишек. Трифон,
привалившись к косяку, стоит с поникшей головой, без
звучно шевеля губами и вытирая рукавом слезы. Савоська,
усевшись на коник, согнул спину и смотрит в бок так,
как-будто хочет боднуть кого головой. Жена его тороп
ливо зажигает у божницы свечку. Больной старик-отец,
свесив с печи голову, беспокойно смотрит потухшими
глазами на плачущих; высохшее, сплошь в морщинах
лицо —в недоумении.
<*
— Али беда какая? —спрашивает он слабым, стар
ческим голосом.
