Пока Алеша по Москвѣ метался,
Разспрашивалъ, куда дѣвался братъ,
Да въ разныхъ канцеляріяхъ справлялся,
Да кланялся властямъ - увы! Игнатъ,
Не уличенный, но приговоренный,
Лишь могъ въ окно глядѣть на дворъ казенный
Па стойло для курьерскихъ лошадей,
Па караульню, да на голубей,
Слетавшихъ съ кровли на помостъ дощатый...
Могъ отъ порога до стола шагать,
Могъ, наконецъ, къ подушкѣ на примятый
Матрацъ прилечь, да съ горя задремать.
Вотъ все, что могъ на первый разъ Игнатій!
Судьбу свою онъ проклиналъ иль нѣтъ,
lie знаю, — не слыхалъ его проклятій;
Но не безъ ужаса на Божій свѣтъ
Взглянулъ Игнатъ. Москву возненавидѣлъ,
Вылъ раздраженъ, суду конца не видѣлъ,
Просилъ пера, чернилъ, хотѣлъ писать...
Боялся свой разсудокъ потерять...
Поднявъ окно, протягивалъ онъ руки
На вольный воздухъ, и не разъ сжималъ
Холодную рѣшётку, словно муки
Своей души желѣзу повѣрялъ.
