У Х А Б Ы
199
казенной форменкой и такой же нательной рубашкой
скрывается коренастое туловище, толстокостное и крепкое,
как бразильское красное дерево. Обнаженная голова с по
катым лбом напоминала вытянутую дыню. Выдающиеся
скулы, хищный клыкастый рот, выпячивающаяся вперед
нижняя челюсть, жестко торчащие, как проволочная
щетка, бурые усы, мелкие прыщи на щеках, словно об
стрелянных бекасинником, желтые глазки, ушедшие в глубь
орбит, — все это придавало его лицу вид необыкновенной
свирепости. Когда он только посмотрел на меня долгим
наслаждающимся взглядом, как, вероятно, смотрит ястреб
на свою жертву, бьющуюся в его когтях, я сразу понял,
что моя жизнь приближается к трагической развязке. На
момент мне показалось, что я стою не на опрокинутом
ящике, а на краю открытого люка, откуда, словно от
рефрижератора, поднимается нестерпимый холод, леденя
тело и кровь.
Разуваев заговорил спокойно, но, несмотря на это, ба
систый голос его звучал громко. Прежде всего, он рас
сказал, как жили до сих пор господа. У каждого из них
■было денег больше, чем рыбы в нашем море, и они уто
пали в роскоши и брали от жизни „все шешнадцать удо
вольствий". А как в это время жил народ? Для рабочих
и крестьян они, эти грабители по закону, оставляли ровно
столько, чтобы не сдохнуть с голоду и не замерзнуть от
стужи, и вместе с попами утешали дураков будущим
раем, пустым и обманнным, как морской горизонт: век
плыви, а до него все равно не доберешься. Он взял для при
мера своего отца, который всю жизнь работал на господ.
А какие награды получил за это?
— Ничего! — бухнул Разуваев басисто. —Жили мы на
краю села в кривобокой лачуге. Двор у нас был обне
сен ветром, а покрыт небом. Набивали свою утробу
