паю. Это вызывает во мне пишь удивление. Дальше
я уже не сомневаюсь, что лежу на дне
глубокой реки, занесенный скользкой тиной, и никак не могу понять, почему во мне продолжает еще теплиться жизнь.
Правый бок, в ребрах, проели жабы и,
поселившись
в нем, все время противно копошатся, царапая лапами мясо. Хочется отогнать эту мерзость прочь, но я,
едва переводя дыхание, не могу пошевелиться ни одним мускулом, придавленный массою воды. Ужас сковывает душу. Чувствуется отвратительный запах, вызывающий тошноту, в голове такая муть, что мысли,
путаясь, еле шевелятся. Почему надо мною шум? Я
понимаю—это ходят по реке пароходы. Мерзкие жабы,
царапая мясо, все продолжают копошиться в боку, но
мне почему-то не больно. Только не хватает воздуха
для дыханья. Умер я, или нет?... Наступает в моем
сознании какой-то перерыв, тьма...
... Обволакивающий меня туман, рассеиваясь, начинает проясняться, точно наступает утро,
хотя ничего еще не видно. Из какой-то неизмеримо глубокой
бездны меня, словно на лифте, тихо и бережно, без
единого толчка, поднимают вверх. Это продолжается
невероятно долго—может быть, час, а может быть—
целый зек. Я определенно чувствую, что ко мне возвращается жизнь, проникая через все поры в мой организм. Дыхание облегчается. Но куда-же девалась река и мерзкие жабы?... Перед глазами высоко, высоко
мерещится белая точка, настолько маленькая; что напоминает булавочную головку. Она медленно опускается, выростая, становясь все отчетливее, расширяясь
,в плоскости, принимая, наконец, квадратную форму
потолка. Вместе с тем, я смутно слышу какой-то от-
152
