судно. Иногда, проваливаясь в глубины, вырытые бурей, оно на секунду останавливается, словно страшась выростающих из воды темно зеленых стен, готовых обрушиться на палубу, и снова плывет, поднимаемое невидимой силой на крутые высоты гребней-
Кружась на парусе, я мельком успеваю заметить
на мостике одинокую фигуру—это стоит капитан, втянув голову в плечи, держась за поручни, не двигаясь
с места, словно остолбенев перед грозою, а до меня
ему, как будто, нет никакого дела,
В моей душе страх сменяется бешенным гневом.
— Помогите же, дьяволы!.. О , проклятые!..
Зубы
скрежещут,
точно перетирая железо, во рту
противная горечь.
Мускулы начинают уставать, а я все болтаюсь на
этих дьявольских качелях. Словно помешавшись, ве-
'-Ч.
тер кружится, толкает, рыдает и орет на все голоса,
играя с моим телом, снося вместе с парусом в сторону от мачты и потрясая над разверстыми безднами
рычащего моря. Хочется кричать, заглушая бурю, кри
чать на весь мир, чтобы подавить жуть перед близостью смерти, ледяным холодом дышащей в душу, но
онемев от ужаса, задыхаясь от воздуха, распирающего
легкия, как меха, я только крепче сжимаю мозолистые крючковатые пальцы и скорее можно оторвать
туловище, чем руки от паруса.
Я сознаю ясно и точно, что мне не спастись, но
что лучше-—разбиться в кровавую лепешку о палубу
или задохнуться в кипящей пучине?
Закрываю глаза. Во мраке гул громче, оглушительнее, а когда корабль кренится, то кажется, что он
сейчас-же перевернется вверх килем.
е
147
