рожно на носилки и переносят в одну из многих па^
латок, С нескольких коек на меня смотрят больные.
Меня все еще не покидает противный запах хлороформа. Голова шумит, а в боку-—тупая боль. Сестра
милосердия, черноглазая итальянка, когда меня
пере
пожили на койку, что-то наказывает мне и уходит.
Я не могу нарадоваться от сознания,
что продолжаю жить и что нахожусь на твердой земле, смотрю
в открытые окна, откуда, грея сердце, веет лаской
радостной весны. Там синеет небо, зеленеют деревья,
развернув нежную листву, горят цветы, упиваясь лучами богатого солнца. Справа, по склону горы, виднеется часть города—старинные, почерневшие от времени, замки, сквозные арки древних колоколен, белые квадраты новых домов, виллы с мраморными колоннами, с красивыми башнями над ними, палаццо с
солидными памятниками, галлереи некоторых улиц.
Густо сбившись внизу, здания редеют на верху, прячась за тенистые платаны и фиговые деревья, кутаясь
в кудрявую зелень плюща. Слева, уходя в ясную бес
.
предельность высятся полувоздушные гребни гор, сплетаясь на фоне неба, точно на голубом полотне, в причудливые •аметистовые извивы. Осторожно приподнявшись на руках, я вижу часть тихого моря, улыбающегося искрометною лазурью, но мне не хочется смотреть на него, я отворачиваюсь, как от коварного предателя, намеревавшегося задушить меня, и с дрожью
вспоминаю о том ужасе, какой пережил,
болтаясь на
парусе над бездной...
— Нет, довольно плавать! Сколько раз моя жизнь
висела на волоске! Ни за что больше не пойду в море!.
154
