вый цвет, а дальше густой синевой горит его поверхность, ровная, как выглаженный атлас, все в игриво-
живых бликах небесного огня. Кое-где горбятся
небольшие острова, похожие на жертвенники; каждый
из них слегка окутан в прозрачно-опаловое облако.
Солнце, спустившись ниже, светло заглядывает в маленькую комнату итальянки, словно благословляя великую тайну брака.
Пегрован явился на корабль после полночи, добравшись до него на чужом ялике,— усталый от знойных ласк Терезы. А утром его призывает на шканцы
старший офицер, пожилой лейтенант, с рыжими подусниками и, сверкая круглыми стеклами пенсвэ, допрашивает ехидно-ласковым тоном;
— Где это ты, братец, пропадал так долго?
Рулевой не от страха,
а скорее
по привычке
вытягивается и, отдавая честь, сочиняет спокойно:
■— В театр ходил, ваше высокоблагородье!
— А ты разве понимаешь по-итальянски?
— Никак нет. Но больно интересно представляют.
— И что-же ты видел: оперу или комедию?
Петрован смотрит на старшего офицера с притворно-глуповатым выражением на лице.
— А тут все было, ваше высокоблагородье: комедия, лес, гром и опера, и девки с мужчинами целовались. Ну, все как есть...
— И твоя дурная башка была там?—перебивая,
строго добавляет старший офицер.—За это пойдешь
на сутки в карцер! На хлеб и на воду! Понимаешь?
А затем на два месяца лишаешься отпуска на берег!
Пшел!
55
