242
Съ Шавкой, что сбѣжала вольничать на волѣ,
Словомъ, весь отдавшись похотямъ желудка
И затѣмъ разврату, позабылъ Трезвонка,
Что стремиться къ дѣли властвовать—не шутка...
Не бѣда, что въ тайнѣ ото всѣхъ зайчонка
Съѣлъ онъ—(это часто дѣлается въ свѣтѣ);
Но нельзя забыть, что тотъ, кто хочетъ сладко
Ѣсть и нить, не долженъ попадаться въ сѣти,—
Покидать вершину—гдѣ, увы!!., все шатко
И непостоянно, и, какъ бы на кручахъ,
То сіяетъ солнце, то все скрыто въ тучахъ.
Онъ же, кинувъ псарню, не спѣша вернулся,
И, вернувшись позднимъ утромъ, ужаснулся:
Ни одноіі лазейки! Нашъ солдатикъ живо,
To-есть не лѣниво и не торопливо,—
Кольями снаружи ихъ забилъ, нарочно
Заострилъ и въ землю вколотилъ такъ прочно,
Что... ау!—Солдатикъ былъ не изъ послѣднихъ
Ретроградовъ, понялъ, въ чемъ вся суть скандала
И какимъ манеромъ псарня въ лѣсъ попала.
(Погналась за чѣмъ-то, чорта съ два догнала.)
Тщетно мой Трезвонка, помощью переднихъ
Лапъ царапалъ землю, тщетно тыкалъ рыло
Въ щели,—не пролѣзъ онъ: путь загородила
Злая, роковая, человѣчья сила...
