Но нет, этого не будет! Пусть, как та черная
смола, которой иногда заливают на корабле щели,
кипит в моеім сердце жгучая тоска, — я не вернусь
в этот город до тех пор, пока не кончу рейса, да
и то, может быть, только за тем, чтобы взять свои
веши и книги, оставленные на квартире. Ко мне на
время возвращается твердость духа. Я направляюсь к корме, где, о чем-то разговаривая между собою, стоят — рыжий англичанин, высокий и
спокойный, с большими и немного припухшими,
точно отмороженными ушами, и маленький, но
очень упругий, смуглый, как бронза, японец.
— Как вас зовут? — улыбаясь, спрашиваю их.
■ Они почти в один голос отвечают:
— Алекс Шелло.
— Киманодзи.
— /Вот и отлично! Будем друзьями. А меня
величают Антоном. Не правда ли, что нам предстоит отличное плавание? Я рад, что попал на
такое судно...
Две пары глаз, вороненых, беспокойно бегающих в перекошенных щелях, и серых, влажноблестящих, точно покрытых жиром, смотрят на
меня, ощупывая с ног до головы.
— (Да-а,г—тянет рыжий Шелло, — когда человеку в жизни больше ничего не остается, как
только в петлю лезть, то и на этом свином корыте
плавание покажется хорошим.
36
