— Вот вам все мое богатство,— говорит Джим,
выкладывая на стол жалованье и вырученные им деньги от продажи матросам своего сундучка с тряпьем.—
Здесь около четырех фунтов. Вот эти письма,— продолжает он, показывая рукою на два запечатанных конверта:— опустите в почтовый ящик, а деньги пошлите
переводом. Разделите их поровну на две половины:
одна половина пойдет на остров Цейлон, а другая— в
Сан-Франциско. Это мой последний подарок детишкам.
Больше у меня ничего нет. Адреса на письмах...
Джим спокоен, на морщинистом лице не дрогнет ни
один мускул, глаза сухи. Все догадываются о его н а мерении, но никто не говорит об этом ни слова. В
кубрике, помимо нас, находятся еще несколько человек матросов: одни спят, развалившись на нарах, японец, сидя на корточках, починяет свою рубашку, индус, примостившись на краю нар, играет на губной
гармошке, на другом конце стола, увлекаясь, двое сражаются в карты. А Джим уже закладывает в старый
мешок большой камень, находившийся на судне для
балласта, деловито прикрепляет к мешку лямки и, взвалив тяжелый груз на спину, увязывает его наглухо
морскими узлами, точно он, забрав большой запас про •
дуктов, собирается в далекое путешествие.
— Н е повременить-ли вам, Джим?— не утерпев, говорю я взволнованно.
Шелло, злобно сверкнув глазами, дергает меня за
блузку, а старик, глядя в сторону, упрямо бросает:
— Кажется, я достаточно взрослый человек, чтобы
поступить так, как мне хочется.
Джим обходит всех, крепко пожимая руки, и поднимается по трапу на палубу. Мы провожаем его и,
137
