перед грозою, а до меня ему, как будто, нет
никакого дела.
В моей душе страх сменяется бешеным гневом.
— Помогите же, дьяволы!.. О , проклятые!..
Зубы скрежещут, точно перетирая железо, во
рту противная горечь.
,
Мускулы начинают уставать, а я все бол'таюсь
на этих дьявольских Качелях. Словно помешавшись, ветер кружится, толкает, рыдает и орет
на голоса, играя с моим телом1, снося вместе с
парусом в сторону от мачты и потрясая над
разверстыми безднами рычащего моря. Хочется
кричать, заглушая бурю, кричать на весь мир,
чтобы подавить жуть перед близостью смерти,
ледяным холодом дышащей в душу; но онемев
от ужаса, задыхаясь от воздуха, распирающего
легкие, как меха, я только крепче сжимаю мозолистые крючковатые пальцы и скорее можно
оторвать туловище, чем руки от паруса.
Я сознаю ясно и точно, что мне не спастись,
но что лучше—разбиться в кровавую лепешку о
палубу или задохнуться в кипящей пучине?
Закрываю глаза. Во мраке гул1 громче, оглушительнее, а когда корабль кренится, то кажется,
что он сейчас же перевернется вверх килем.
Смотрю рверх.
Кто это такой? Ах, да, Блекман, это он, охватив руками рею и плотно прильнув к ней, маячит
70
