22
— Капитан! Я не хочу больше служить на вашем дурацком
суднѣ!
Потом броситься в холодную воду и вплавь добираться до
стѣнки гавани.
Но нѣт, этого не будет! Пусть, как та черная смола, кото
рой иногда заливают на кораблѣ щели, кипит в моем сердцѣ
жгучая тоска,—я не вернусь в этот город до тѣх пор, пока не
кончу рейса, да и то, может быть, только за тѣм, чтобы взять
свои вещи и книги, оставленныя на квартирѣ. Ко мнѣ на время
возвращается твердость духа. Я направляюсь к кормѣ, гдѣ, о
чем-то разговаривая между собою, стоят—рыжій англичанин,
высокій и спокойный, с большими и немного припухшими, точно
отмороженными ушами, и маленькій, но очень упругій, смуглый,
как бронза, японец.
— Как вас зовут?—улыбаясь, спрашиваю их.
Они почти в один голос отвѣчают:
— Алекс Шелло.
— Киманодзи.
— Вот и отлично! Будем друзьями. А меня величают Анто
ном. Не правда-ли, что нам предстоит отличное плаваніе? Я рад,
что попал на такое судно...
Двѣ пары глаз, вороненых, безпокойно бѣгающих в переко
шенных щелях, и сѣрых, влажно-блестящих, точно покрытых
жиром, смотрят на меня, ощупывая с ног до головы.
— Да-а,—тянет рыжій Шелло,—-когда человѣку в жизни
больше ничего не остается, как только в петлю лѣзть, то и на
этом свином корытѣ плаваніе покажется хорошим.
Я громко смѣюсь и отхожу от них, оставив их в недоумѣніи.
На мгновеніе Шелло показался мнѣ знакомым, гдѣ-то я будто
видѣл его—всматриваюсь в красное, сыто-лоснящееся лицо,
слегка обрызганное веснушками, и не могу припомнить. Меня
окончательно сбивает с толку глубокій шрам на лѣвой щекѣ,
точно проткнутой ножом.
Боцман все еще не может успокоиться и, покрикивая, о за
боченно бѣгает вокруг вахтенных матросов, дѣлая им указанія,
заставляя одни снасти подтягивать, другія ослаблять. Здѣсь, на
просторѣ, вѣтер дует сильнѣе, свистя в снастях, напружинивая
паруса, ярусами уходящіе вверх. Город кажется маленьким сѣ
рый пятном, но затѣи и это все исчезает, скрываясь за гори
зонтом,—остается только море да небо. Кружась -в воздухѣ,
МрРЕ ЗОВЕТ. ПОВѢСТЬ.
