цветами жирные.пятна нефти,
зажженные солнцем
Ха-ха...
Злорадствуя, я все больше и больше унижаю
сбою
мечту, топчу ее в грязь. Меня вдруг охватывают судороги смеха. Только присутствие других матросов,
несущих вахту вместе со мною, сдерживают меня от
громкого хохота. Я отрезвляюсь.
Вдоль противоположного борта, заложив руки за .
спину, прохаживается всегда солидный Шелпо, всхрапывает, перегнувшись животом через бухту тросса,
японец Киманодзи, около грот-мачты, привалившись к
ней спиною, сидит Блекман, тихо напевая на восточный мотив песню, а рядом с ним, положив голову на
его колени, лежит старый Джим. В рубке, слабо освещенной фонарем, стоят двое рулевых; когда они, и з гибаясь, поворачивают огромнейший
штурвал, вдоль
бортов ржаво гремят железные штур-троссы, приводящие в движение руль. По мостику, с одного края на
другой, медленно передвигается небольшая фигура помощника капитана.
С минуту я любуюсь тем, каГк волны, диагоналями
расходясь от судна, острым фор-штевнем режущего по-
вороненую поверхность моря, сверкают Фосфорическим
светом, словно рассыпая сине-зеленые искры.
В тайниках души моей уже шевелится другая мысль,
до крайности мне неприятная, становится все яснее,
уязвляя мое самолюбие и в то-tee время вызывая чувство раскаяния:
— Про Амелию я нагло ару, со злобы вру... Она
славная девица—кгасива и умна, а главное—непосредственно жизнерадостна, как жаворонок весною. И
что плохого в том, что она вызывала письмом Меня,
131
