л и ш н и й
139
— Лариоша, не надо... Голубчик, ненаглядный, успо
койся, милый, не губи...
Гавриле показалось, что у него сейчас лопнет сердце,—
он задрожал весь, посинел и, торопливо уходя из избы,
хрипло выругался:
— Сволочи!..
Ларион после него запер сенную дверь на глухую
задвижку, вернулся в избу, сел на лавку и, согнувшись,
глубоко задумался.
— Што же нам теперь делать? — спросила Фроська,
заливаясь слезами.
Ларион, не отвечая, угрюмо смотрел в пол.
Около дома Бороздилова почти вся деревня. Снег
истоптан, смешан с грязью, и только на огородах и по
лях, залитый сиянием холодного осеннего солнца, он
сверкает нежной белизной.
Гаврила, замешавшись в толпу, часть которой ему со
чувственно поддакивала, еще долго, изгибаясь и рыдая,
выкрикивал:
— Братцы! З а что меня так обидели?.. Я кровь про
ливал за отечество, за вас... А тут вот что...
Потом, глядя на дом Бороздилова, со злобой угрожал:
— Подожгу!.. Застрелю вас обоих из поганого ружья...
Мне теперь все равно...
А когда братья привезли Гаврилу домой, он достал
из грязного мешка приготовленные для своих детей
игрушки, ударил о пол и начал топтать их здоровой ногой...
Проходит день, другой.
Солдат никуда не показывается, сидит дома и, кипя
дикой злобой, обдумывает, как отомстить Бороздилову.
Тяжелые, темные, как ночь, неизбежно-злые мысли обуре
вают его.
