спор, зритель начинает понимать, что дело здесь
идет не просто о доказательстве того, будет или не
будет новое дерево иметь потомство, а о том, что
косные и самовлюбленные «жрецы науки» в лице
Карташова боятся научных выводов Мичурина,
потому что они подрывают основу идеалистического
направления в биологии. Карташов, вся наука ко
торого является мертвой классификацией стихий
ного развития природы, заклинает Мичурина, что
«дело, конечно, не в яблоке, а в науке. Надо же с
этим считаться». Действительно, все дело в науке,
но в какой? И уж, конечно, не в той, которая ни
чего не может объяснить и создать нового ів при
роде. И Мичурин со свойственным ему темперамен
том отвечает морганистам:
— Дело в революционном земледелии и живот
новодстве, в винограде и пшенице под Москвой, в
народном богатстве.
— Это не научный разговор,— бросает Мичури
ну один из «ученых».
— Нет, это научный разговор,— убежденно гово
рит Мичурин.— И кому, кажется, как не биологии,
пора сойти с пьедестала на землю и заговорить
языком народа, а не путаться в тумане. «Случайно»,
«недопустимо!». Какая это наука?! К черту такую
науку!
Настоящей революции в биологии требует Ми
чурин, подчинения ее интересам народа. И сделать
это могут такие, как он, а не Карташов.
В задушевной беседе с Михаилом Ивановичем
Калининым Мичурин удовлетворенно восклицает:
— Да, пришло мое время!
Перед Мичуриным открылись необъятные про
сторы научной деятельности и реализации своих до
стижений. И только одно беспокоит — мало сил ос
тается.
38
