чинов начался шопот. Если бы начальство было наблю
дательнее, то оно заметило бы у своих подчиненных пе
ремену в настроении: загадочнее стали лица со сти
снутыми челюстями, в глазах отражалась враждебность,
А вечером все выданные на руки сухари полетели за
борт. После молитвы, несмотря на приказание вахтен
ного начальника разойтись, матросы остались на месте,
выстроенные по-вахтенно на верхней палубе, вдоль обоих
бортов крейсера. В наступившей темноте два фронта
были похожи на два неподвижных барьера. Такое непо
слушание скопом проявилось впервые за все время пла
вания. Офицеры этим были крайне удивлены, тем бо
лее, что многие из команды были гвардейского экипажа,
самые дисциплинированные и самые надежные матросы.
Теперь уже сам старший офицер возвысил голос, при
казывая команде разойтись. И опять несколько секунд
длилось жуткое молчание, точно люди все оглохли.
Наконец из заднего ряда первой вахты, издалека, как
громовой рокот приближающейся грозы, басисто про
звучало:
— Свежего хлеба нам давайте!
И сразу же ночная тишина взорвалась дикими кри
ками, воплями, руганью.
Осветили палубу. Перед фронтом появился командир
судна, капитан 1-го' ранга Родионов. Он взглянул на
одну вахту и на другую, сутулый, небольшого роста,
с круглой седеющей бородой. Потом прошамкал про
валившимся ртом:
— Вы что же это, братцы, бунтовать вздумали, а?
Этот вопрос был задан с таким безразличием в го
лосе, что команда на момент растерялась и замолчала,
но сейчас же опять зашумела, требуя хлеба. Командир
пытался еще что-то сказать, но его никто уже не слу
шал. Тогда он прошелся несколько раз вдоль палубы,
равнодушно поглядывая то на один фронт, то на дру
гой, словно обдумывая, как укротить ярость своих под
чиненных. Они вышли из повиновения, они орали на
весь рейд, едва удерживаясь, чтобы не броситься на
213
