— Всем блоковым, лагершутцам и пожарникам —
немедленно к воротам! Никому ничего плохого не будет.
Есть разговор.
Мы знаем, какой ожидается разговор, очень «корот
кий разговор», и по единодушному решению к браме
никто не выходит. Лагерь полностью вышел из подчине
ния. Это уже открытый бунт. Вызов брошен.
В последующие два дня только первый староста ла
геря, немецкий заключенный Ганс Эйден, как парламен
тер во враждебном стане, осуществляет связь между
лагерем и командованием СС.
Смирившись с первым поражением, комендант боль
ше не претендует на жизнь 46 человек и уже просит об
отправке шести тысяч заключенных якобы в рабочие
команды.
Мы знаем, что больных и слабых стариков в рабочие
команды не берут, и поэтому, чтобы выиграть время,
даем свое согласие. И сплошным потоком к отборочной
медицинской комиссии из ревира, из малого лагеря, еле
передвигая опухшие ноги или зияя открытыми ранами,
плетутся самые слабые больные и самые дряхлые, обес
силенные старики. Они по одной из улиц возвращаются
на малый лагерь, как забракованные, а по другой опять
плетутся к столу комиссии. Им ясна их задача, и они сча
стливы, что и слабость свою могут превратить в оружие
против врага и помочь подпольной организации сорвать
эвакуацию. Двое суток продолжается бессмысленный
круговорот, это борьба, в которой слабые борются за
сильных. Они знают, что дорог каждый лишний день,
каждый час, потому что где-то совсем недалеко почему-
то застряла третья американская армия генерала Пат
тона.
Поняв крах своей попытки уничтожить лагерь по ча
стям, поняв, наконец, что его просто дурачат, комендант
Пистер в 11 часов 8 апреля объявляет, что к 12.00 все
заключенные с личными вещами, мисками и кружками
должны построиться на аппель-плаце для полной эвакуа
ции лагеря. Приказ звучит требовательно, настойчиво.
Но мы знаем, что. эвакуация — это смерть.
В 12.00 ни один из заключенных не появился на пу
стой площади. В 13.00 аппель-плац тоже пуст. Под толе
выми крышами, за деревянными и каменными стенами
бараков затаились десятки тысяч людей, не желающих
202
