Симонов молчит, понуро опустив голову.
— Тебя что, сюда, в Бухенвальд, тоже как провока
тора забросили? Людьми торговать собрался? Да отве
чай же ты, черт бы тебя побрал!
— Ну да! Да! Довольны, шакалы? Все равно все
подохнете. Ну, кончайте скорее, сволочи! — вдруг исте
рически кричит Симонов.
— Можно и скорее. Именем советского народа, име
нем нашей Родины за гнусные предательства и измену
Симонов Василий Иванович приговаривается к смерти!
Неожиданным рывком Симонов сбивает с ног стоя
щего сзади лагершутца, но оказывается в крепких объя
тиях Василия Попова, Дикий вскрик тонет под чем-то
белым, мгновенно накинутым ему на лицо, минута мол
чаливой борьбы, потом спокойная тишина, нарушаемая
только тяжелым дыханием, и тело Симонова безжизнен
но опускается на землю. Иван, проверив пульс, с видом
знатока заявляет:
—- Так и знал: разрыв сердца. — И как о чем-то обы
денном:—Ничего, это бывает.
Даже мне, много раз видевшему смерть во всем ее
неприкрашенном безобразии, становится как-то не по
себе, и Николай, как бы чувствуя это, тащит меня под
руку куда-то в непроницаемую темноту.
— Пойдем, Валентин, пойдем, ребята сделают все,
что надо. Они знают. Пойдем.
Некоторое время идем молча, но потом я не выдер
живаю:
— Ну как ты можешь? Ты? Ведь я же знаю твою
сердечность, доброту, гуманность. Ведь ты же за каж
дого готов головой рисковать и вдруг...
— Не за каждого, Валентин,, не за каждого, — он
некоторое время молчит и тихо добавляет:
— Он должен был умереть, чтобы жили вы, мы — со
ветские люди. А я? — и он задумчиво говорит словами
Маяковского:
Я, ассенизатор
и водовоз,
революцией мобилизованный
и призванный...
Встретив Ивана в один из ближайших дней, я поин
тересовался:
194
