с черепом на петлицах и кобурой вальтера на поясе. З а
лепив полновесную пощечину неудачно столкнувшемуся
с ним в дверях санитару Юзефу, к нашему величайше
му удовольствию, он скрылся.
На сегодня он ничем не заинтересовался, ни к чему и
ни к кому не придрался, значит, впереди целые сутки
относительно спокойной жизни.
Юзеф, необыкновенно толстый для Бухенвальда по
ляк, по-видимому, опытный санитар. Как у жонглера,
мелькают в его руках термометры. Он постоянно ста
рается казаться сердитым и поэтому постоянно вполго
лоса ругается по-польски, по-немецки, по-французски,
по-итальянски, но его добрые глаза и еще более добрые,
поистине материнские руки выдают его хорошую, чело
веколюбивую душу. Как заботливо, как осторожно он
поворачивает больного, в то же время призывая на его
голову все громы небесные на всех европейских языках.
Как бледнеет его лицо, если он замечает сбившуюся
повязку со страшной раны у разметавшегося больного.
На длинном куске бумажного бинта огрызком каранда
ша он записывает номер и температуру больного. Вот,
вынув мой термометр, против номера 37714 записывает
36,8. Вот, как пламенеющий факел, гордо вносит в пала
ту свою рыжеватую голову Гельмут. Он, как всегда, под
черкнуто подтянут и строг. Очень внимательно и подол
гу занимаясь с больными, он с каждым обязательно
обменяется несколькими фразами.
— Бальд зовсем гезунд*. Карашо, Крита, — гово
рит он мне и на табличке проставляет температуру 38,6.
Я вижу, как, выходя из палаты, он бросает в печь
кусок бумажного бинта с записью температуры Юзефа.
— Сволочь рыжая, опять эту отраву заставляет гло
тать, — ворчит пожилой больной, заросший буйной чер
ной бородой. — Сколько раз говорил, что не помогает,
так нет — пей да и только. Самому бы ему пить ее всю
жизнь.
Этот больной лежит от меня через одну койку, и я
уже начал привыкать к его постоянному брюзжанию и
недовольству. Он лейтенант-артиллерист. Страдает яз
вой желудка в острой форме, и из сочувствия к его стра
даниям ему пытаются не возражать. Иногда его брюз-
64
Скоро совсем здоров.
