—- Н е стоит, Захар Петрович, рассуждать об
этом. И без того тошно жить на свете.
Так вот я и провожу со своим барином каждую
ночь. О чём только! мы не разговариваем! Но боль-
ше всего нападаем на флотские порядки. Лезвин
нет-нет да и хлопнет стакан водки. Под утро с д е
лается чёрным, как чугун. Приказывает мне:
— Н у, пора кончать всю эту музыку.
Вижу, ‘барин мой дозрел. Я разоблачаюсь и на
деваю свою матросскую форму. И таким манером
из меня опять получается вестовой. Я веду бари
на в спальню. Он валится на пружинистую кро
вать и говорит мне:
— Захар , раздень меня.
Однажды уложил я его в кровать, прикрыл
одеялом, а он смотрит на меня помутившимися
глазами и бормочет:
— Ты, деревенская язва, понимаешь, что гово
ришь ?
— Я не знаю, что вы имеете в виду.
— Твои рассуждения. По-настоящему, я давно бы
должен отдать тебя под суд. Я чувствую, что
в твоей голове назревают страшные мысли. При
дёт время, когда ты начнёшь офицеров и адмира
лов выбрасывать за- борт. И таких, как ты, много
развелось во флоте.
Я насторожился, но улыбаюсь и отвечаю:
— Никаких особенных мыслей у меня ів голове
нет, Василий Николаевич. Думы мои только о
деревне. Кончу службу— опять начну пахать
землю. Где уж нашему брату чай пить. Нам бы
хоть сахарку погрызть, и то слава богу.
— Д а, да, сахарку погрызть, — повторяет Л е з
вии.— Тем более, что зубы у тебя крепкие, как
и твоя голова. А потом потянет на какао с пи
рожным.
И уже дружески добавляет:
Ібб
