манить голову водкой и забыть, забыть все на свете.
Но нет... Снова на уме письмо:
— ...Как спуталась твоя жена с Петром Иванычем, пошла про нее худая слава на все село. Влюбилась страсть как... Даже всякий стыд потеряла и
чуть не при всех вешалась ему на шею... Прямо
не усовестить ее...
И это она, его скромная и ненаглядная Груня
\
Такая невероятная перемена! Произошло что-то
нелепое, чего нельзя даже понять.
У Кириллова дрожат колени, а голова горит, как
в огне. Представляется жена в об’ятиях торжествующего Петра Ивановича, и любимый образ Груни
становится противным, как жаба.
F\
около него толкутся вахтенные матросы, что-то
говорят, направляя бинокли на левый траверз. Оч-
нувшись^то же делает и Кириллов. В темноте вырисовывается силуэт парусного судна, идущего пара-
лельным курсом. Бьют склянки. На шкафуте вахтенный квартирмейстер за что-то пробирает матроса.
Кириллов борется с собою, стараясь забыть свое
горе, но сам не замечает, как мысли, перелетая
моря и горы, уносятся к далекой России. Думает
о родных местах, где вместе работал с Груней; думает, как слушал ее песни среди спелых нив и
сенокосных лугов, как звенело сердце от ее приветливых улыбок и порывистых ласк. Долго и жадно ловит в памяти светлые были и тем мучительнее раздирается грудь. Как смутное эхо былого
— 151 —
