влением смотрели на гостя, постоянно подталкивая
друг друга и перешептываясь между собой.
Зашла речь о бунтах.
— Тяжелы времена настали на Руси ,—вздыхая,
жаловался отец Игнатий.—Господь бог испытание
посылает православному народу. Страшно жить на
белом свете. Ох-хо-хо...
— Ничего, батюшка, в бараний рог скрутим
всех, кто жидам продался. Разве они могут устоять
супротив штыков, да пулеметов, да пушек и все
прочее? Куда им! Только мокро будет. А главное—
передушить бы скорее всех жидов, да еще этих,
извините за выражение, студентов...
Отец Игнатий громко засмеялся, трясясь всем
своим тучным телом, захихикала и попадья, сидя
у самовара.
Петр двуми пальцами взял с блюдечка стакан,
раза два отхлебнул и поставил на место.
От радости он зачванился, как дома, надуваясь,
гримасничая и прищуривая то один глаз, то другой.
Закурив папиросу и привалившись к спинке стула,
он закидывал голову назад, выпускал из носа дым,
как из трубы, все хвастаясь своими удачами и
словно пьянея от хвастовства. Увлеченный вниманием слушателей, он ткнул папиросу зажженым
концом в губы. Это было так больно и неожиданно, что, перепугавшись, он рванулся с места,
как ужаленный. Одновременно с ним подпрыгнул
вверх и стол. Все, что было на столе, с треском и
звоном повалилось на пол. Попадья, обваренная
