кипятком, подобрала платье выше колен и, встряхивая его и топая ногами, словно отплясывая трепака, завизжала не своим голосом. Плача на разные
голоса, закричали дети. Поп только ахал и шлепал
себя руками по бедрам. Солдат же стоял, как
истукан, выпучив глаза и ничего не понимая. Лицо
его побледнело, на губах вздулись волдыри.
— Изыди, анафема, вон из моего дома! — немного опомнившись, рявкнул на солдата поп.
— Простите, батюшка, я за все заплачу.
Но отец Игнатий и слушать не хотел, и, дрожа
от ярости, заорал еще озлобленнее:
.— Чтобы твоего духа не было здесь, нечестивая тварь!..
Петр взял фуражку и, не надевая ее, боком,
с оглядкой, вышел
на крыльцо.
Остановился
на минуту, тупо поглядел вокруг, точно силясь
сообразить что-то.
Какая-то баба, шедшая с речки, бросила хлуд
с бельем и кинулась к попу. Потом откуда-то начали появляться еще бабы, а за ними мужики.
Хромой дьякон, стоя у своего палисадника, вытянул шею, как журавль, и насторожился.
Надев фуражку, Петр сошел с крыльца и зашагал вдоль улицы по направлению к своему дому.
Шел он торопливо, беспокойно оглядываясь туда,
откуда все еще слышались исступленные вопли попадьи. Было стыдно за себя. Брала робость перед
мыслью, что поп может подать на него жалобу,
