—
68
-
пятьдесят очков вперед дала. Да что я говорю
попадье! Жена самого корпусного командира, его
превосходительства, не устояла бы супротив такой
цыпочки... Ах, господи, и как только земля такую
родит! Головка завитая, сама перехвачена, как рюмочка, тоненькая, верткая... Не идет, а пишет нож-
ками-то. И вся воздушная. Ежели, к примеру, посадить на ладонь, да дунуть, так, кажется, полетит
в небо... Бывало скажешь: „Ну-ка, Розочка, утоли
мои печали”. Эх, что она тут выделывает!.. Прямо,
чудеса!..
— Петр Захарыч, не надо... Ради бога, не говори...—умоляла Матрена.
— Смирно, овца крученая!—злобно кричал он,
глядя на нее выкатившимися глазами в упор, и
страшно шевелил бровями, подражая ротному командиру.
Заканчивалось все это побоями.
Яшка относился к солдату, как к злейшему
своему врагу. Не действовали на него ни подарки,
ни угрозы отца. Он был упрям и ни разу не назвал своего отца „папашей”, как тот приказывал
величать себя. Это бесило Петра. Он рвал сына
за волосы, бил кулаками по голове. Все было бесполезно. Однажды, вспылив, он схватил Яшку за
уши и, размахивая им в воздухе, закричал не своим
голосом: — Расшибу, сукин сын, до смерти!.. Об стену
расшибу!..
У мальчика потемнело в душе.
