целовались. Урядник с Петром, разинув, насколько
возможно, глотки, орали песню „Наши жены —
ружья заряжены*. Старшина плясал, стукая тяжелыми сапогами об пол, точно бревнами, и взвизгивая по бабьи: „их, ты!“ Шинкарь, схватившись
за живот, хохотал во всю мочь. Помощник писаря,
молодой еще парень, заигрывая с Прасковьей Д е нисовной, щипал ее, чем она была очень польщена;
а когда ее муж, жадный до „чужбинки11, свалился
на пол, она, разомлев от восторга, раза два выходила со своим кавалером на двор: „итоги подвести1,
как объяснил ей молодой помощник.
Матрена не принимала участия в этом бесшабашном разгуле; грустная и убитая, она осторожно
следила за мужем потускневшими от слез глазами,
боясь обратить на себя его внимание.
Жизнь для Матрены превратилась в сплошную
цепь невыносимых обид.
— Мне стыдно за тебя, дура ты почаевская,—
сердито говорил ей Петр.—Не можешь ты ни поговорить, ни вести себя при хороших людях.
Сколько денег истратил на тебя. Накупил нарядов,
а все напрасно: все они на тебе, как шлея на корове. А пузо-то—у-у-у! Посмотри-ка на себя в зеркало: не барышня, а квашня с тестом. Рази тут
корсет поможет? Тебя нужно железными обручами
стянуть, стерву этакую!.. Мешаешь только мне. Не
будь тебя, я привез с собою Розку, что в „Хрустальном Зале“ была. Одно имячко чего стоит. Не
то, что Мотька, Мотря...- Та бы любой попадье
